Жажда жизни, но не мести

• наши люди
• война
• ветеран
• МВД
• история
• память

«Детство, опалённое войной» - насколько глубоко мы можем осознать, что означает это зловещее словосочетание? А вот Николай Федосович Гордиенко знает об этом не понаслышке. Он один из тех, кто на себе познал зверство фашизма и пронёс щемящую боль через годы. Вот что о своём непростом прошлом помнит ветеран органов внутренних дел России на транспорте:

Оккупация

- Я родился в Брянской области в 1940 году в крестьянской семье. Причём случилось это в День милиции. Посёлок, где мы проживали, был небольшой - 10 дворов. Хутор окружали густые леса, а к нему примыкало небольшое поле, на котором и работали селяне. Матери с утра до вечера там, а малыши неподалёку. Иногда за мной присматривали две старшие сестрёнки.

Как в посёлок пришла война, не помню, но знаю, что отец к тому времени ушёл на фронт. Маме приходилось тяжело с тремя детьми, но она справлялась. Так жили все солдатки.

Брянские леса стали одним из крупнейших районов партизанского движения. И это не могло не отразиться на жизни посёлка. Постоянной дислокации немецких солдат на хуторе не было, но они часто заходили «в гости» в поисках наших подпольщиков. Оставались на день-два. И не найдя подозрительных, съезжали. Когда для них стало опасно выезжать в посёлки через леса, контролируемые советскими солдатами, фашисты сменили тактику. Они периодически совершали авианалёты с бомбардировкой окраины леса.

Селяне, опасаясь обстрелов, стали выкапывать в огородах за домами ямы, чтобы прятаться в них семьями, примерно два метра шириной. Сверху их маскировали копнами сена. Спустя годы понял, что наши укрытия могли обернуться могилой в случае попадания бомбы или возгорания сена над нами. Но тогда это убежище давало хоть какую-то надежду на спасение.

Зачистка

События, которые особенно врезались в память, произошли примерно в конце лета 1942 или 1943 года. Помню, что меня ещё кормили грудным молоком. В те годы детей вскармливали до трёх и более лет.

Был обычный солнечный летний день. Мама занималась по хозяйству, я играл с сестрёнками на улице. Становилось жарко. На мне, как и на других, была одета тоненькая льняная рубашонка на голое тельце, а обуви мы ещё не знали. Ничто не предвещало беды.

Вдруг мы услышали рокот мотоциклов и шум приближавшихся к посёлку автомашин. Дети уже понимали, что эти звуки не сулят ничего хорошего, и с испугом ожидали дальнейших событий.

Немцы, постоянно подвергавшиеся нападениям партизан, решили провести зачистку и направили карательные группы в сёла, которые, по их мнению, поддерживали подпольщиков. Враги не церемонились. Из домов выгоняли жителей кто в чём был и прикладами выталкивали на дорогу. От избы к избе подходили с горящими факелами и поджигали тростниковые крыши. Жилища вспыхивали как свечи, летняя жара усилилась от пожара, повсюду летал пепел горящей соломы, дышалось тяжело.

Прятались мы недолго. Гитлеровцы заметили ютившихся под стогом соседей и принялись поджигать сено, накрывавшее ямы с сельчанами. Задыхаясь от дыма, в тлеющей одежде люди выбирались на поверхность и тут же подвергались избиению. Стариков, женщин с детьми сгоняли на дорогу.

Дошла очередь и до нас. Помню этого немца с факелом в руках, который приближался к нашему укрытию, как мама в панике выскочила из убежища, вслед за ней вылезли сестрёнки - я остался в яме один. Дым заполнял пространство, становилось нечем дышать, ещё несколько минут - и я бы задохнулся от угара или сгорел от обвалившейся внутрь горящей соломы. Плакал так громко, так душераздирающе, что мать, находившаяся в толпе, словно на мгновение обезумела. Но затем пришла в себя и, оттолкнув конвоира, бросилась за мной. Фриц, видимо, не ожидал, что женщина полезет в горящую яму, и в оцепенении наблюдал, как меня вытаскивают из дыма и огня.

Заточение

Немцы собрали селян в группу, примерно человек 25-30, состоящую только из стариков, женщин и детей, и повели по единственной поселковой дороге, мимо горящих домов, на окраину, где стоял большой дощатый сарай. У старого строения обвалилась крыша, местами опасно нависали сохранившиеся стропила, но стены оставались прочными и ворота надёжно закрывались. Загнав нас туда, как скот, фашисты заперли двери и выставили охрану.

Плач женщин и детей, стоны раненых солдаты пресекали автоматными очередями над головой. Стояла невыносимая жара. Люди, надышавшись гари, с пересохшими ртами и со слезами на глазах умоляли конвойных дать воды, но это вызывало у них только раздражение. Наше заточение продлилось три дня. Ни воды, ни еды не давали. Естественные надобности справляли в яму, которую немцы заставили женщин в углу выкопать руками. Смрад, голод и жажда были невыносимы, мы не знали, когда придёт конец нашим страданиям, понимая, что ничего хорошего нас не ждёт.

Сильно хотелось пить, болели опалённые огнём ранки, мама постоянно впадала в забытьё. В один из таких моментов, оставшись без присмотра я пополз к немцу-охраннику. Помню его большие, чёрные сапоги, зелёную форму и винтовку с пристёгнутым штыком в руках. Не умея ещё говорить, протянул к нему ручки и, причмокивая губами, показал на ротик. Взбешённый фашист снял с плеча винтовку и ткнул меня в бок. Нестерпимая боль пронзила всё тельце, тоненькая рубашечка, изрядно истрепавшаяся, никак не защитила от удара. Хлынула кровь. Непроизвольно повернулся на раненый бок, крича от страданий, а немец вонзил штык-нож в другой бок, пытаясь тем самым оттолкнуть от себя. Подбежавшие женщины подхватили меня и оттащили.

Что происходило с мамой в этот момент, не помню, но можно представить её чувства, когда она увидела окровавленного ребёнка. Сельчанки нарвали лоскутки своей одежды, которая уже была настолько грязной, что не имела цвета, перевязали раны и остановили кровь. Ни слёзы детей, ни причитания взрослых - ничто не могло разжалобить палачей. Все с тревогой ждали своей участи.

На смерть

На исходе третьего дня оккупанты вывели нас из сарая, построили подобие колонны и под конвоем мотоциклистов и автомашин с автоматчиками повели в сторону соседней деревни Старая Рудня. Пройдя несколько километров, мы увидели вдоль дороги трупы стариков и женщин. Воронок от авиабомб рядом не было, скорее всего, их расстреляли. Мама, ослабевшая из-за пережитого за эти три дня, несла меня, окровавленного, на руках. Она, наверное, догадывалась о предстоящем расстреле, и не в силах была что-то изменить.

Колонна прошла ещё примерно два километра, и вдруг на сопровождавших нас немцев напали партизаны. Разгромив наших палачей, бойцы спасли нас от неминуемой смерти.

Совет ветеранов каждый год поздравляет Николая Федосеевича Гордиенко с Днём Победы

Долго потом заживали мои раны. До сих пор глубокие шрамы от немецкого штыка напоминают о пережитом, о войне. Тех событий, произошедших со мной в 40-е, мне вполне достаточно, чтобы считать себя её участником.

Добром за зло

А когда я уже повзрослел, меня призвали в ряды Советской армии. Отучившись в учебке, приобрёл специальность ремонтника боевой техники. Меня направили для дальнейшего прохождения службы в Германию. Там пришлось бок о бок работать с местными специалистами, общаться с военнослужащими и гражданским населением. И никто из них не догадывался, с какими ранами на теле и сердце я живу.

После армии пошёл работать в милицию. Прослужив в органах внутренних дел на транспорте на оперативных должностях более 25 лет, вышел на пенсию. Но связь с коллегами поддерживаю до сих пор. Вот уже 20 лет состою в Совете ветеранов Западного ЛУ МВД России на транспорте. Делюсь опытом и знаниями с молодыми сотрудниками. Очень надеюсь, что над их головами небо всегда будет мирным.

Вернуться в раздел