Царство холода и сказок про Емелю-дурака
I
Февраль 1905 года. Зима на Брянщине полностью вошла в свои владения, набрала силу, окрепла, и уже не верилось, что когда-нибудь придётся передать эстафетную палочку весне. Маленькие, низенькие, похожие на пирожки домики крестьян занесены снегом. Детишки, как котята, сидели гурьбой на печи. «Февраль - месяц лютый, ходи обутый», - говаривали старшие. Вот ребятня и ждала с нетерпением первых тёплых весенних лучиков, которые разрушат царство снега и холода. И потекут ручейки заливисто и звонко по улицам, и захлестнёт детское сердечко радость неописуемая, вот уж тогда да по травушке, да по молоденькой побегут они навстречу тёплому и доброму лету.
- Что не ешь ничего, Петюшка?
- А-а-а, - отмахнулся Петруха, а сам задумался: «Что за жизнь такая… морозы всё лютуют, а хлеба в закроме токмо на посев. Горбатишься, горбатишься на барина, а у самого взять нечего. Тятенька всё пропил, да и сгорел к тому же, хошь бы инструмент какой оставил… За любой мелочишкой нужно топать к барину - дай, мол. Он-то, конечно, даст, но с таким уговором: сначала ему сделай, а потом к себе иди. Был мальцом, мечтал поскорей вырасти да начать жить самостоятельно, а оно вон как, лучше б век босоногим лопушком на печи просидеть».
Петруха вышел из дому, громко хлопнув дверью, отправился к старшему брату Трифону. Братья столкнулись на подворье - Трифон собирался за водой.
- Тьфу ты, с порожними вёдрами! Тьфу, тьфу, тьфу! - бормотал Петруха.
- Ну, будя, всего оплевал, - хохотнул Трифон. - Здорово живёте!
- А то ты не знаешь: хлеб да каша - еда наша, да и та по праздникам, - съязвил братец.
- Ладно, пойдём со мной до реки, разговор имеется, - и, дав Петрухе ещё одно коромысло, вышел на улицу.
- Тут гость пожаловал из города, - начал Трифон. - Остановился в кузне у Макарки.
- И что ж за птица?
- Птица не птица, а вещи сурьёзные гутарил, про таких вот, как мы с тобой, да, почитай, всё село, - и, понизив голос, продолжил: - Вот ты что от землицы имеешь, какой у тебя урожай?
- Как когда…
- А-а-а, как когда. А у господ что ни год - зерно девать некуда, амбары ломятся.
- Чудное дело ты толкуешь: участки господские прямёхонькие, да в местах самых плодородных находятся, вот и урожай. И навозец у них имеется, хоть захлебнись им, опять же - инструмент... Ежели б мне такое, не хуже господ набил бы амбар.
- Вот то-то и оно.
- Что оно?
- А то что брать надо у господ землю да распахивать. Лес рубить без спросу, сколько нужно. Наше это всё, а не господское.
- Как это наше? Не пойму я тебя, братушка.
- А тут и понимать нечего. Приходи сегодня вечером в кузню. Там всё сам увидишь.
На том и порешили. Вечером братья и многие селяне собрались в тесной душной кузне - послушать диковинных речей приезжего в городском платье. Это был молодой человек в сером костюме, из-под пиджака выглядывал высокий жёсткий воротник рубашки с галстуком в горошек. Костюм модный, но сильно потёртый. Синие впалые глаза быстро бегали, рассматривая присутствовавших. Он стоял перед крестьянами сильно ссутулившись - так, что пиджак сзади отвисал стрехой. В поведении наблюдались какие-то нервозность и спешка. Наконец незнакомец начал:
- Здравствуйте, товарищи крестьяне.
- Гусь свинье не товарищ, - раздался всё тот же голос. Мужики хохотнули, но быстро умолкли.
Не обращая внимания на язвительные выпады, приезжий продолжил:
- Товарищи, перед тем как прибыть к вам в Хинель, я побывал во многих сёлах и деревнях вашего края. Везде одна и та же картина: нищета, рабский труд, бесправие с одной стороны - и сытая размеренная жизнь с другой. Сколько славных сынов сложили свои головы в тюрьмах и на каторгах, сколько болталось на перекладине в Петропавловской крепости! И всё для того, чтобы изжить позорное ярмо под названием крепостное право. Но что изменилось за полвека? Я вам скажу: определённо ничего! Поменялись лишь декорации, а суть осталась той же. Вас обманывают прохвосты из господских домов, пользуясь вашей неграмотностью!
- Во загибает, учёный, одно слово, - пробасил кто-то из слушателей.
- Но не всё потеряно, дорогие мои! Император Николай Второй, зная вашу нужду и бюрократию на местах, разослал по всем городам и весям вот эти записки. Он обращается к вам, многострадальные головушки.
Стал громко читать текст записки. Речь была заучена, но всегда менялась в зависимости от настроения толпы. А бумажка так, для виду, ну, если хотите, для солидности - всё одно мужики перечитывать не стали бы. Во-первых, грамотных в их среде - раз-два и обчёлся. Во-вторых, даже если и нашёлся грамотный да любопытный, то записка напечатана на латыни. Почему на латыни? Имелся заготовленный ответ: мол, царь, желая предостеречь нас, его верных слуг, от случайных встреч и дальнейших проблем с полицией, написал её на латыни. В общем, вариант беспроигрышный, а потому оратор давал волю эмоциям и буйной фантазии во время мнимого чтения несуществующего воззвания царя.
Последнюю фразу человек в костюме произнёс так громко, что возглас был похож на визг голодного поросёнка.
Речь имела эффект разорвавшейся бомбы. Подумать только: сам царь-батюшка разрешил брать добро господское да купеческое. Прокламация сделала своё дело. Закинул человечек грамотный соблазна семена на добрую землю, вспаханную сказками про Емелю-дурака и ему подобных лентяев, мечтающих ничего не делая иметь многое. И дали эти семена ростки, а ростки эти позже превратятся в такие дебри, что запутается и погибнет в них не одна сотня душ человеческих.
Керосиновые лампы слабо разгоняли тьму. Запах от потных тел распространялся весьма тяжёлый. А на улице - морозец да свежий воздух - воля вольная, и как же сильно она опьяняла сердца людей простодушных.
Мужики расходились да своё кумекали. Если сам царь просит, то отчего ж не помочь. А вслед кричал разгорячённо сутулый интеллигентик с гусиной шеей:
- Товарищи, приходите 14-го числа вечером. И всем расскажите про волю Царя-батюшки.
Братья шли плечом к плечу. Тишину нарушил Петруха:
- Это ж что получается, что мы на своей земле как у мачехи живём? А эти себе всё прикарманили и язык на крючок?!
- Вот и я про что!
Незаметно они подошли к дому Трифона, крепко пожали друг другу руки. Не отпуская Петруху, Трифон спросил:
- Иван опять не пришёл, все постует?
- Да, говорит, некогда.
- Ладно, сам к нему зайду. Ну, давай, братушка, - обнявшись, разошлись по домам.
II
Трифон сидел на лавке и сверлил карими глазами младшего брата. Жизнь у каждого из них была не сахар, но Ивану досталось больше всех. Месяц назад от чахотки умерла жена, оставив двух голубоглазых девчушек - шести и трёх лет от роду.
- Бабу тебе надоть, Ваньша, - прокашлявшись, рубанул Трифон.
- Надо... - откликнулся Иван и, оглянувшись на дочек, спят или нет, неожиданно признался:
- Не понять мне тебя. Ежели ты мирской человек, то живи мирской жизнью, неча про монастыри гутарить, до свадьбы надо было вспоминать… Вот поседеет голова, тогда и ступай в чернецы, - вздохнул старший брат.
Пламя в керосиновой лампе дрожало и бросало на стены неясные тени. Трифон негромко рассказывал Ивану, что говорил приезжий…
- Не можно, чтобы царь-батюшка призывал к разбою, не можно…
- Там же написано: окружили меня тати. Не может с ними он сладить, вот и призывает на помощь народ православный. Не веришь? Так приходи 14-го в кузню, сам всё увидишь.
- Посмотрим, - сказал неуверенно Иван.
- Посмотрит он, тут не смотреть надо, а идти да слушать, а то ведь всё без тебя поделят.
- Что поделят?
- Лесок, медок да сахарок. Приходи, говорю, на месте и раскинешь мозгой, что к чему.
Попрощавшись с братом, Трифон отправился домой. Иван лёг, но засела новость в сердце, как заноза, и не давала покоя. Дело серьёзное - начать трясти купцов да господ. Попахивает как минимум каторгой, а чего чище - петлёй. От этих мыслей мороз побежал по коже. Прислушался: сопят девчонки, мирно так, тихонько, а с ними в унисон сверчок выдает ровные трели. «Значит дружная у нас семья, раз сверчок поселился, - думал Иван. - В детстве маманя говорила, что на чужой каравай рот не разевай. Нужно братьев отворотить от этой затеи». И с этими мыслями погрузился в сон.
III
В ночь с 14 на 15 мужики собрались в кузне, народу было втрое больше, чем в предыдущий раз. Жажда справедливости и хронические лишения сделали своё дело. Интеллигент был явно доволен, что его речь нашла отклик в мужицких сердцах. Выглядел он бодрее, чем в прошлый раз, и даже немножко выпрямился.
- Товарищи!
- Дорогие мои, только сегодня мне передал тайный курьер, что царь-батюшка расстроен нашим промедлением и чувствует себя оставленным. Неужто мы не распотрошим осиные гнёзда толстосумов? Берите своё, законное! Вас столько лет обманывали, что лес этого, а озеро того, земля вон того… Ваша земля и все богатства её! Вперед, и знайте, что волю выполняете не свою, а царя!
Мужики загудели как разозлённый улей - призыв подействовал опьяняюще. Один мужичонка завопил бабьим голосом:
- Егорку Морозова в лесу за два пня так отметелили, что жинка родная не узнала. И где он? Егорка, выйди да скажи.
- Так и есть, отутюжили мама не горюй, - Егор показал два выбитых зуба.
…Люди с кольями в руках подошли к заводу. Стучали в ворота так, что те чуть не слетели с петель. Долго на крик никто не выходил, но немного погодя послышался скрип снега под ногами - это старик Алфим бежал к незваным гостям.
- Хто тама? - спросил дребезжащим голоском дед.
- А тама хто? - перекривляли сторожа. - Отворяй давай!
По шуму за воротами старик понял: происходит что-то неладное. Решил потянуть время.
- Не можно отворять, ночь ведь на дворе. Добрые люди дома сидят.
- Я тебе сейчас дам, не можно! Отворяй, пока бубну не расквасили! - не унимались ночные гости.
Дед понял, что миром народ не уйдёт. Деваться некуда - дрожащими руками начал вытаскивать засов. Услышав, что дело сдвинулось, мужики заликовали. Городской гость залез на кучу дров у забора и завопил что было силы:
- Товарищи! Берите сахар и всё, что вам необходимо, это всё ваше!
Толпа ринулась во двор, где уже с подбитым глазом в снегу сидел Алфим и причитал.
Затрещали мешки, разбивались ящики, опрокидывались бочки - забиралось «свое, кровное». Полился напиток богов, особо захмелевшие валялись прямо у кадушек. Нет чувства меры у человека русского. Веками выю гнёт, а ежели разойдётся, то всё недосказанное, все обиды, душу рвавшие, выплеснутся с такой силой, что унять трудно. Мужики хватали что под руку попадётся, кто сахар, кто лопату, кто топор, - в хозяйстве всё сгодится.
Как то случилось, никто не ведает, да только полыхнул винокуренный завод Терещенко как спичка, и дело с концом. Зарево виднелось за несколько вёрст. Люди сбегались на пожар со всех концов. Искра, заброшенная провокатором, зажгла народный гнев, и грянул крестьянский бунт!
IV
Чёрный, обугленный скелет винного заводика ещё чадил, дым поднимался тонкими струйками. Всё это на ослепительно белом фоне снежных просторов выглядело мрачно и удручающе.
Крестьянские волнения продолжались, набирая силу. Мужики день и ночь пилили лес. Дорвались. А сутулого оратора с гусиной шеей и след простыл. Никто особо и не помнил, куда он делся.
Трифон и Пётр нарубили в таком количестве, что можно Великую Китайскую стену построить. Набрав всякой всячины, братья решили наведаться к Ивану, который не участвовал в погроме заводика, а также в массовой вырубке леса.
- Здорово живёте! - приветствовал Иван. - Куда путь держите?
- И вам не хворать, - отозвался Петруха. - К тебе, гостинцев закинуть.
- Из винного заводика гостинцы? - Иван неодобрительно окинул поклажу на санях. - Таких угощений мне не надо! И вам они счастья не принесут. Сказано в Святом Писании: не укради и не пожелай осла ближнего твоего.
- Не хошь мараться братским подарком - не надо! - вмешался в диалог Трифон.
- Мне не подарок ваш не люб, а то, как вы добыли его, ведь как тати завладели чужим.
- Ну ты, святоша! - прикрикнул Трифон. - Не хочешь кулеш - ничего не ешь!
Хлестнув кобылу вожжами, поехали прочь. Разделив поровну поклажу, братья попрощались и разошлись по домам. Ночью Петрухе не спалось. Из головы не выходили слова Ивана. Оно ведь так и выходит, что пограбили малость богатеев. Завод, опять же, сожгли. Для чего? Кому он мешал? Странно, что власти не шевелятся, может, и вправду воля царя на то? Мысли путались. «А с чего мне переживать? - ободрился Петруха. - Али я убил кого? Крови на руках моих нет, не душегуб и не мучитель. На моём горбу хозяева деньгу зашибают и спят, поди, сном праведника, не терзают себя думками разными». И убедив себя в правильности содеянного, перевернулся на бок, забылся сном.
V
Беспорядки продолжались без малого семь дней. Полиция не вмешивалась. В мужицкой среде возникали предложения разграбить имение Терещенко. Сначала оно не находило отклика у бунтарей. Но чувствуя безнаказанность, они всё больше и больше стали поддерживать идею. Наконец особо разъярённые и опьянённые вседозволенностью крестьяне стали собираться возле дома барина. На первых порах ограничились оскорблениями и угрозами, не зная, что ещё вчера на станцию Комаричи прибыл отряд для их усмирения в количестве пятисот казаков.
Мужик бежал к усадьбе Терещенко. Если не вразумить односельчан, то хотя бы братьев спасти от греха. Как ни старался найти их в кричащей толпе, не получилось. «Слава Богу! Видимо, лес рубят», - подумал он. Селяне подступали и подступали, крики стали затихать… Иван отыскал глазами старый пень, залез на него, чтобы быть выше толпы, и стал кричать:
- Люди, что вы делаете?! Или Бога не боитесь?! Или не православные вы?!
- Ты что про Бога-то вспомнил, он тут при чём?
- Кто это там такой выискался?
- Так это ж Ванька, брат Трифона и Петрухи, которые леса нарубили на четыре века.
- Браты лес воруют, а этот на столбе воркует! - грянул дружный хохот.
- Я за братов своих не в ответе, мужи ужо пущай как хотят.
- Вот и мы мужи, неча народ баламутить! Залез на пень, как петух на шест, слазь отсель!
- Внимательно послухайте, что я вам гутарить буду. Слышал я про эту бумагу от царя. Враки это - и весь ответ! Какая царю радость, что вы завод сожгли?!
- А ну молчи! – рявкнул пожилой мужик и подошёл к Ивану. - У тебя ещё молоко на губах не обсохло нас учить! Заводика ему жалко! А не твой ли батенька, покойничек, гнул горбяку на господском двору, а не с этого заводика горькую он пил, да так и сгорел в хате?!
- Ты, отец, мне рот не затыкай, дай сказать, а после делайте что хотите. Тятька мой сгорел, потому что пьяный был! И завод тут ни при чём! Силком в горло никто не наливает! Хоша пей, хоша рядом стой! Что ж вы, когда ворвались на завод, чуть не утонули в вине? Сколько там сгорело мужиков, которые подняться не смогли? Вот вы гутарите, что Терещенко и другие себе всё заграбастали? А кто школу построил? А больницу? Забыли? Что молчите? С себя начните, мужички, а потом на власть пеняйте!
Затем всех, кого удалось поймать, отвели к церкви, там раздели и, заставив баб вынести лавки из домов, начали привязывать к ним бунтарей. Секли нещадно шомполами, так, что у некоторых мясо отваливалось кусками. Секли до потери сознания.
На тридцатом ударе Иван перестал считать, сознание его покинуло, а вместе с ним и нестерпимая боль. Голова болталась, исполосованная спина напоминала кровавую кашу. Палачи даже не поняли, что он умер, а просто скинули его изувеченное тело с лавки и тут же привязали другого.
Потом казаки в своё оправдание скажут, дескать, Иван и был зачинщиком, стоял на пне и подбивал на беспорядки, а толпа внимательно слушала.
…Порхал снежок, присыпал тело невинно убиенного раба Божьего Ивана. Впервые за несколько недель мороз спал и солнце затянулось облаками.
Эпилог
Убийство Ивана вызвало новую волну протестов, так что на помощь пришла полиция. Поняв, что и она не справляется, министр внутренних дел Булыгин направил в мятежный район солдат из полков. Бунт удалось подавить. По результатам следствия арестовали две сотни человек, более 40 заключили, отправили в тюрьму.
Дочерей Ивана забрал Трифон, а после смерти его жены - Петруха. Трифон в 1918 году вступил в Красную гвардию и погиб под Перекопом. Петруха занимался хозяйством и немножко разбогател. Во время коллективизации был раскулачен и со всей семьёй выслан за Урал. Будучи уже в годах, Петруха сложил голову в уральских степях. На Брянщину вернулся его сын, в 1941 году.
Вернуться в разделЧитайте также
-
4 июня 2023 г. -
28 июня 2025 г.
